Некоторые вещи я забываю. Плохие вещи. Убираю и начинаю думать и чувствовать так, будто их не было. Но они всегда возвращаются.
У нас всегда были домашние животные. Кошка и собака. Таким богатством не все дети могут похвастаться. Но у меня не было братьев и сестер, и однажды перед тем, как мама ушла на работу, я нарочно закатила истерику, потому что не могла больше сидеть в закрытом доме с букварем. И родители уверили в мысль, что ребенку нужна компания.
Моя Чернушка. Черненькая маленькая беспородная собачка. Жесткая черная шерсть, большие уши и карие глаза. Ее привез дядя Юра на мотоцикле в сумке из деревни. Она жила у нас очень долго. Сейчас я даже почти не помню ее, почти не чувствую, что она у нас на самом деле жила. Но день, когда ее привезли, все еще ясно стоит перед глазами. Я помню не сам день, не то, как выглядел щенок, я помню эмоции. Радость, чистый искрящийся, как фейерверк, восторг.
Барсик. Привезли от тети Поли. Очень красивый был котенок, бело-серый, пушистый. Не помню почти ничего.
Рекс и Шустрик. По-моему, Шустрика мы купили на Южном рынке. Он работает только по субботам и воскресеньям, там продают бабушки, женщины б/у вещи, велосипеды, инструменты, корм, животных. Вообще-то Шустрика я хотела назвать Граф, но какой он был Граф, он был милым забавным щеночком. Он был Шустриком. Оба умерли от болезни, несмотря на прививки.
Рекс умер, когда я была в детском лагере летом. Мама сказала мне, что он потерялся. Никогда ее не прощу за это.
А Шустрика мы даже брали с собой в Козловку. Его не с кем было оставить, и мы взяли его в сумке. Помню, мы возвращались в город рано утром, он бежал со мной по траве, а на улицах еще никого не было.
Лекарства не помогали, щеночек умирал на моих руках. Я приходила к нему миской молока, но он почти не пил его. Я сидела около него, смотрела и злилась, злилась, злилась. Я тогда прочитала рассказ «Молоко», в котором хозяин больной собаки Лады сидел около нее и уговаривал выпить молока. «Лада, ты должна выпить, иначе не поправишься». Собака выпила и выздоровела. А мой Шустрик – нет. С точки зрения ребенка, это было неправильно. Так не должно было быть.
Я уже тогда умела сдерживать чувства и не плакала. Правда, когда я сказала маме, что хочу сохранить рваный платок, с которым мы как-то играли с Шустриком, она резко оборвала меня «Зачем? Что за сантименты? Чтобы смотреть и плакать?» Я выбросила платок, но, когда ушла от нее себе в комнату, разревелась. Его тоже хоронила мама. Она не разбудила меня.
А еще был Айка. Смешное имя для пса, его услышала мама по телевизору. Так звали овчарку какого-то военнослужащего. Когда я обнимала его за шею, а он бросал на меня обеспокоенные взгляды, мол, что случилось-то, что переживаешь?
Из кошек у нас почти всю мою жизнь жил Мурзик. Мама его привезла из Козловки. В погребе у бабушки и дедушки окотилась кошка, но она была совсем дикая. Это была зима, и единственный оставшийся в живых котенок умер бы.
Как-то у него застряла рыбная косточка в зубе, всю щеку раздуло. Я повезла его в ветеринарную клинику. Там его напугала собака, он вырвался, разодрав мне руки в кровь. Я шла за ним по лесу, звала, он кричал в траве, но не подходил. Вечером я ушла домой, утром вернулась, но никого уже не было. Через двадцать один день он вернулся домой, с косточкой в зубе, весь исцарапанный, отощавший. Какие были слезы, смех, счастье! Прижимать к груди крошечное тельце и слушать такое знакомое удовлетворенное утробное мурчание. Вытащили косточку своими силами, откормили, вылечили. Когда она рассказывает об этом, она любит повторять «Он шел двадцать один день! Двадцать один!»
А летом, когда мне было двадцать, он заболел. Сделать уже ничего было нельзя. Однажды я проснулась оттого, что Мурзик пытался забраться на кровать и падал, сил не было, так его шатало. А когда забрался, потыкался в мое плечо, подошел к тому месту, где обычно спал, сбоку от меня, и свернулся в шар, вернее куб, так сильно торчали кости. Я смотрела, как он умирает, и сердце стукало в ушах. Я умирала вместе с ним. Вечером Мурзик умер.

В детстве я часто видела смерть. Смерть собаки подруги, соседей, уличного котенка загрызла чужая собака, коса рассекла ежика. Иногда я думаю, что это помогло мне принять смерть, как то, с чем нельзя бороться. Смерть просто… случается. И все. А поскольку вопросы «Почему?» и «За что?» облегчения не приносят, так нечего и думать об этом.
Но почему мне все равно так больно думать об этом? Почему воспоминания, как их не «забывай», все такие же сверкающе острые, ранящие в самое сердце? Почему, когда я думаю «я всех их потеряла», мне хочется плакать навзрыд, как плачут только дети, как плачут те, кому потерянного никогда не вернуть?

It's the ultimate cosmic joke. Я так и не научилась принимать смерть и могу только каждый раз «забывать» о ней. Потому что на самом донышке души я понимаю, что иначе эти воспоминания убьют меня.